На братском кладбище советских воинов, павших при штурме Берлина,
возвышается замечательный памятник солдату-освободителю. Русский воин в
одной руке держит меч, другой прижимает к груди ребенка.
Великий смысл вложен в эту скульптуру — советские солдаты, сокрушив фашизм, спасли будущее человечества.
Не мстителями пришли наши бойцы в столицу своего злейшего врага —
Гитлера и его приспешников, — а освободителями всех народов, в том
числе и немецкого, от фашистского ига.
В 1965 году советские люди праздновали двадцатилетие славного Дня
Победы над гитлеровской Германией. Все честные люди еще раз с
благодарностью вспомнили героев, отдавших свою жизнь за их свободу и
независимость.
Шёл штурм Берлина. Грозно грохотали советские орудия, от разрывов мин
и снарядов содрогалась земля. Огромные каменные здания рушились и
горели с треском, как соломенные.
Особенно жестокий бой шёл на подходах к рейхстагу и у канцелярии Гитлера.
С шипением, с пламенем взрывались фауст-патроны. Танки
вспыхивали, как дымные костры. А в узком переулке, совсем рядом с
грохотом и взрывами, — мирная картина. Бородатый русский солдат варит
кашу. Привязал к решётке чугунной ограды пару верблюдов, запряжённых в
походную кухню, задал им корма. А сам деловито собирает обломки мебели и
подбрасывает в дверцу печки, поставленной на колёса.
Откроет крышку, помешает кашу, чтобы не пригорела, и снова
подкинет дров. За его мирной работой наблюдает множество детских глаз из
подвала полуобвалившегося дома напротив. В фашистской Германии русскими
детей пугали. Детворе очень страшно, но любопытно. Преодолевая страх,
немецкие ребятишки уставились во все глаза на первого русского солдата,
появившегося в их переулке.
И хотя ружьё у него за плечами, а в руках вместо оружия большой
половник, им жутковато. Страшат и его лохматые брови, и его внимательные
хитроватые взгляды исподлобья. Словно он видит их и хочет сказать: «Вот
я вас, постойте…»
Особенно страшат немецких детей его кони, чудовищные горбатые
животные с облезлой шкурой. Они живут где-то там, в сибирских пустынях, и
называют их верблюдами…
Такие в Тиргартене были только за решётками, и над ними — предупреждение: «Близко не подходить, опасно».
А русский похлопывает их по шершавым бокам, поглаживает страшные морды.
— Это Маша и Вася. Умные, от самой Волги с нами дошли…
Солдат достаёт кашу большим половником и пробует с довольной гримасой: «Ах как вкусна!»
Наверное, она действительно вкусна, эта солдатская каша. Запах её
прекрасен. Так и щекочет ноздри, так и зовёт попробовать. Ах, если бы
съесть хоть маленькую ложку… Так есть хочется, так оголодали дети,
загнанные в подвалы! Который день не только без горячего супа — совсем
без еды…
И когда солдат стал облизывать ложку, подмигивая детворе, самый
храбрый не выдержал. Выскочил из подвала и застыл столбиком, испугавшись
своей резвости.
— Ну, давай-ка, давай топай, зайчишка, — поманил его солдат. — Подставляй чашку-миску. Что, нету? Ну, давай в горстку положу.
И хотя никто не понял чужого говора, до всех дошёл ласковый смысл его слов. Из подвала мальчишке бросили миску.
С великим напряжением, вытянув тощие шеи, малыши наблюдали, как
миска храбреца наполняется кашей. Как он возвращается, веря и не веря,
что остался жив, и говорит удивлённо-счастливо:
— Она с мясом и с маслом!
И тут подвал словно прорвало. Сначала ручейком, а затем потоком хлынули дети, толкая друг друга, звеня мисками, кастрюльками.
— По очереди, по очереди, — улыбался солдат. Многие ребята
просили добавки. Иные, получив добавку, бежали в подвал и возвращались с
пустой миской.
— Что, свою муттер угостил? Ну бери, тащи, поделись с бабушкой.
И солдат ласково поддавал шлепка малышу. Вскоре у походной кухни
появился старый немец. Он стал наводить порядок, не давая вне очереди
получать по второй порции.
— Ничего, — усмехнулся солдат, — кто смел, тот два съел.
— У вас есть приказ кормить немецких детей, господин солдат? —
спросил старый немец, медленно выговаривая слова. — Я был пленным в
Сибири в ту войну, ещё при царе, — объяснил он своё знание русского
языка.
— Сердце приказывает, — вздохнул солдат. — У меня дома тоже остались мал мала меньше…
Старый немец, потупившись, протянул свою миску, попробовал кашу и, буркнув «благодарю», сказал:
— А не совершаете ли вы воинского проступка, раздавая нашим детям солдатскую кашу? Разве у вас нет строгости дисциплины?
— Всё есть, любезный. Порядки воинские знаем, не беспокойтесь…
— Но как же…
Старый немец не договорил. Ударили фашистские шестиствольные
миномёты, а их накрыли русские «катюши». Всё вокруг зашаталось. Переулок
заволокло едким дымом.
Дети присели, сжались, но не убежали.
С площади донеслись крики, застучали пулемёты.
— Ну, пошли рейхстаг брать, — проговорил солдат. — Теперь уж
недолго, возьмём Берлин — войне капут! А ну, детвора, подходи! Давайте,
господин, вашу миску, добавлю! Не стесняйтесь, это за счёт тех, кто из
боя не вернётся, — видя его нерешительность, сказал солдат.
Но эти слова словно обожгли старого немца. Отойдя за угол, он сел
на развалинах, уронив на колени миску с недоеденной кашей. А дети ещё
долго вились вокруг походной кухни. Они освоились даже с верблюдами. И
не испугались, когда к кухне стали подходить русские солдаты. В
окровавленных бинтах, в разорванных гимнастёрках. Закопчённые, грязные,
страшные. Но немецкие дети уже не боялись их.
Уцелевшие после боя солдаты не хотели каши, а просили только пить. И произносили отрывисто непонятные слова:
«Иванов», «Петров», «Яшин»… Бородатый солдат повторял их хриплым
голосом, каждый раз вздрагивая. И, добавляя немецким детям каши,
говорил:
— Кушайте, сироты, кушайте…
И украдкой, словно стесняясь, всё смахивал что-то с ресниц.
Словно в глаза ему попадали соринки и пепел, вздыбленные вихрем
жестокого боя.
Немецкие дети ели кашу и, поглядывая на русского солдата, удивлялись: разве солдаты плачут?
Комментариев нет:
Отправить комментарий