Весь день мне пришлось идти по заросшим луговым дорогам. Только к вечеру я вышел к реке, к сторожке бакенщика Семена.
Сторожка была на другом берегу. Я покричал Семену, чтобы он подал мне
лодку, и пока Семен отвязывал ее, гремел цепью и ходил за веслами, к
берегу подошли трое мальчиков. Их волосы, ресницы и трусики выгорели до
соломенного цвета.
Мальчики сели у воды, над обрывом. Тотчас из-под обрыва начали
вылетать стрижи с таким свистом, будто снаряды из маленькой пушки; в
обрыве было вырыто много стрижиных гнезд. Мальчики засмеялись.
— Вы откуда? — спросил я их.
— Из Ласковского леса, — ответили они и рассказали, что они пионеры
из соседнего города, приехали в лес на работу, вот уже три недели пилят
дрова, а на реку иногда приходят купаться. Семен их перевозит на тот
берег, на песок.
— Он только ворчливый, — сказал самый маленький мальчик. — Все ему мало, все мало. Вы его знаете?
— Знаю. Давно.
— Он хороший?
— Очень хороший.
— Только вот все ему мало, — печально подтвердил худой мальчик в кепке. — Ничем ему не угодишь. Ругается.
Я хотел расспросить мальчиков, чего же в конце концов Семену мало, но
в это время он сам подъехал на лодке, вылез, протянул мне и мальчикам
шершавую руку и сказал:
— Хорошие ребята, а понимают мало. Можно сказать, ничего не понимают.
Вот и выходит, что нам, старым веникам, их обучать полагается. Верно я
говорю? Садитесь в лодку. Поехали.
— Ну, вот видите, — сказал маленький мальчик, залезая в лодку. — Я же вам говорил!
Семен греб редко, не торопясь, как всегда гребут бакенщики и
перевозчики на всех наших реках. Такая гребля не мешает говорить, и
Семен, старик многоречивый, тотчас завел разговор.
— Ты только не думай, — сказал он мне, — они на меня не в обиде. Я им
уже столько в голову вколотил — страсть! Как дерево пилить — тоже надо
знать. Скажем, в какую сторону оно упадет. Или как схорониться, чтобы
комлем не убило. Теперь небось знаете?
— Знаем, дедушка, — сказал мальчик в кепке. — Спасибо.
— Ну, то-то! Пилу небось развести не умели, дровоколы, работнички!
— Теперь умеем, — сказал самый маленький мальчик.
— Ну, то-то! Только это наука не хитрая. Пустая наука! Этого для человека мало. Другое знать надобно.
— А что? — встревоженно спросил третий мальчик, весь в веснушках.
— А то, что теперь война. Об этом знать надо.
— Мы и знаем.
— Ничего вы не знаете. Газетку мне намедни вы принесли, а что в ней написано, того вы толком определить и не можете.
— Что же в ней такого написано, Семен? — спросил я.
— Сейчас расскажу. Курить есть?
Мы скрутили по махорочной цигарке из мятой газеты. Семен закурил и сказал, глядя на луга:
— А написано в ней про любовь к родной земле. От этой любви, надо так думать, человек и идет драться. Правильно я сказал?
— Правильно.
— А что это есть — любовь к родине? Вот ты их и спроси, мальчишек. И видать, что они ничего не знают.
Мальчики обиделись:
— Как не знаем!
— А раз знаете, так и растолкуйте мне, старому дураку. Погоди, ты не
выскакивай, дай досказать. Вот, к примеру, идешь ты в бой и думаешь:
«Иду я за родную землю». Так вот ты и скажи: за что же ты идешь?
— За свободную жизнь иду, — сказал маленький мальчик.
— Мало этого. Одной свободной жизнью не проживешь.
— За свои города и заводы, — сказал веснушчатый мальчик.
— Мало!
— За свою школу, — сказал мальчик в кепке. — И за своих людей.
— Мало!
— И за свой народ, — сказал маленький мальчик. — Чтобы у него была трудовая и счастливая жизнь.
— Все вы правильно говорите, — сказал Семен, — только мало мне этого.
Мальчики переглянулись и насупились.
— Обиделись! — сказал Семен. — Эх вы, рассудители! А, скажем, за
перепела тебе драться не хочется? Защищать его от разорения, от гибели?
А?
Мальчики молчали.
— Вот я и вижу, что вы не все понимаете, — заговорил Семен. — И
должен я, старый, вам объяснить. А у меня и своих дел хватает: бакены
проверять, на столбах метки вешать. У меня тоже дело тонкое,
государственное дело. Потому — эта река тоже для победы старается, несет
на себе пароходы, и я при ней вроде как пестун, как охранитель, чтобы
все — было в исправности. Вот так получается, что все это правильно — и
свобода, и города, и, скажем, богатые заводы, и школы, и люди. Так не за
одно это мы родную землю любим. Ведь не за одно?
— А за что же еще? — спросил веснушчатый мальчик.
— А ты слушай. Вот ты шел сюда из Ласковского леса по битой дороге на
озеро Тишь, а оттуда лугами на Остров и сюда ко мне, к перевозу. Ведь
шел?
— Шел.
— Ну вот. А под ноги себе глядел?
— Глядел.
— А видать-то ничего и не видел. А надо бы поглядывать, да примечать,
да останавливаться почаще. Остановишься, нагнешься, сорвешь какой ни на
есть цветок или траву — и иди дальше.
— Зачем?
— А затем, что в каждой такой траве и в каждом таком цветке большая
прелесть заключается. Вот, к примеру, клевер. Кашкой вы его называете.
Ты его нарви, понюхай — он пчелой пахнет. От этого запаха злой человек и
тот улыбнется. Или, скажем, ромашка. Ведь ее грех сапогом раздавить. А
медуница? Или сон-трава. Спит она по ночам, голову клонит, тяжелеет от
росы. Или купена. Да вы ее, видать, и не знаете. Лист широкий, твердый, а
под ним цветы, как белые колокола. Вот-вот заденешь — и зазвонят.
То-то! Это растение приточное. Оно болезнь исцеляет.
— Что значит приточное? — спросил мальчик в кепке.
— Ну, лечебное, что ли. Наша болезнь — ломота в костях. От сырости.
От купены боль тишает, спишь лучше и работа становится легче. Или аир. Я
им полы в сторожке посыпаю. Ты ко мне зайди — воздух у меня крымский.
Да! Вот иди, гляди, примечай. Вон облак стоит над рекой. Тебе это
невдомек; а я слышу — дождиком от него тянет. Грибным дождем — спорым,
не очень шумливым.
Такой дождь дороже золота. От него река теплеет, рыба играет, он все
наше богатство растит. Я часто, ближе к вечеру, сижу у сторожки, корзины
плету, потом оглянусь и про всякие корзины позабуду — ведь это что
такое! Облак в небе стоит из жаркого золота, солнце уже нас покинуло, а
там, над землей, еще пышет теплом, пышет светом. А погаснет, и начнут в
травах коростели скрипеть, и дергачи дергать, и перепела свистеть, а то,
глядишь, как ударят соловьи будто громом — по лозе, по кустам! И звезда
взойдет, остановится над рекой и до утра стоит — загляделась,
красавица, в чистую воду. Так-то, ребята! Вот на это все поглядишь и
подумаешь: жизни нам отведено мало, нам надо двести лет жить — и то не
хватит. Наша страна — прелесть какая! За эту прелесть мы тоже должны с
врагами драться, уберечь ее, защитить, не давать на осквернение.
Правильно я говорю? Все шумите, «родина», «родина», а вот она, родина,
за стогами!
Мальчики молчали, задумались. Отражаясь в воде, медленно пролетела цапля.
— Эх, — сказал Семен, — идут на войну люди, а нас, старых, забыли!
Зря забыли, это ты мне поверь. Старик — солдат крепкий, хороший, удар у
него очень серьезный. Пустили бы нас, стариков, — вот тут бы немцы тоже
почесались. «Э-э-э, — сказали бы немцы, — с такими стариками нам биться
не путь! Не дело! С такими стариками последние порты растеряешь. Это,
брат, шутишь!»
Лодка ударилась носом в песчаный берег. Маленькие кулики торопливо побежали от нее вдоль воды.
— Так-то, ребята, — сказал Семен. — Опять небось будете на деда жаловаться — все ему мало да мало. Непонятный какой-то дед.
Мальчики засмеялись.
— Нет, понятный, совсем понятный, — сказал маленький мальчик. — Спасибо тебе, дед.
— Это за перевоз или за что другое? — спросил Семен и прищурился.
— За другое. И за перевоз.
— Ну, то-то!
Мальчики побежали к песчаной косе — купаться. Семен поглядел им вслед и вздохнул.
— Учить их стараюсь, — сказал он. — Уважению учить к родной земле. Без этого человек — не человек, а труха!
Комментариев нет:
Отправить комментарий